Вода не ушла из грота, она лишь отступила назад, освободив проход под стеной. Когда Хобинхор преодолел узкий канал и оказался под горой, он уже ощущал смрадный запах гнилья вперемежку с ароматом увядшей васхры, свисающей рваными лианами со стен. Но его волновал только пролом в дальней стене, где сверкала вода, отражая свет из отверстия высоко в потолке. Вода отошла достаточно далеко, чтобы позволить старику пройти к пролому не намочив ног. Однако за проходом его взору открылось озеро, которое не имело сухих берегов. Хобинхору ничего не оставалось, как войти в воду, оказавшейся ему немногим выше коленей. Но как только он коснулся этой воды, его тело до костей пронзили невидимые иглы. Озеро не пускало его дальше, но другого пути не было. Перебирая образы в памяти, он наткнулся на картинку, изъятую из воспоминаний Эливена. Тёмная вода скрывала что-то в своих глубинах. Странные синие полосы тянулись под озером и уходили в неизвестном направлении. Но не это сковывало движения старика. Страх, чужое беспокойство, которое он украл вместе с образами у плантатора, вырывались наружу.
Хобинхор продолжал стоять в воде, борясь с чуждой ему слабостью, внезапно захватившей его. Он опустил в воду палец, но не почувствовал боли. Вода оказалась ледяной, это и вызвало странные ощущения, выведшие его из равновесия. Он сделал несколько шагов вдоль отвесной стены и оказался возле ступеней, выходящих из воды. Взобравшись на площадку, он невольно посмотрел на чёрную воду. Тёмно-синие полосы почти потухли, но были реальными. Они уходили вдаль прерывистыми линиями, местами погасшими, а кое-где мерцающими или вспыхивающими с новой силой, загадочно освещая чёрное зеркало озера.
Хобинхор спохватился, оторвал взгляд от водной глади и вошёл в коридор. Образы, которые он перебирал в голове, никак не складывались в правильную комбинацию. Сплошная темнота, иногда разрываемая скудно освещённой стеной, дрожащим и гаснущим фитилём не добавляли ясности в дальнейшие действия. Слабый свет от золочёной каймы накидки помогал увидеть дорогу лишь в шаге перед собой. Образов, вырванных из мыслей пленного плантатора, было недостаточно, нужны его руки, ощущения, знания. В первый раз старик пожалел, что не смог предвидеть этого раньше. Плантаторы шли на ощупь, рассчитывая каждый свой шаг, вот что стало причиной их успеха. Но продвинулись ли они дальше? Может быть, они развернулись и пошли обратно? Нет, Хобинхор был уверен, что это не так. Золотые саркофаги, плантатор видел их также чётко, как сейчас старик наблюдает чёрные плиты у себя под ногами. Вот они, великие предки, чьи лица покоятся под прозрачными панцирями погребальных камер. Всё те же синие одежды, давно утратившие способность испускать свет. Но лишь одна камера была особенной. В ней покоился тот, чья одежда сейчас на плечах Хобинхора. Мёртвый великан был в белом. Да, это тот, кто дал жизнь этому умирающему теперь старику, не имея на это права. Это тот, кто изгнал его мать с младенцем на руках умирать в пещерах среди ущербных и обездоленных.
Хобинхор сделал несколько шагов и оказался перед развилкой. Два совершенно одинаковых коридора расходились в разные стороны, но оба они казались старику непривлекательными и угрожающими. Попытки прислушаться не привели ни к чему, слабый треск и щёлканье, едва различимые в спёртом воздухе, только мешали сосредоточиться. Когда старик понял, что звуки вырываются их-под воды, от которой он удаляется, решение пришло внезапно. Он шагнул в правый проход, сделал несколько шагов, но остановился. Какой невероятно гладкий пол. Ровные чистые плиты, по которым не ступала нога человека. Хобинхор наклонился, свет от каймы на одежде отразился в блестящей поверхности, он быстро отпрянул от ужасающего зеркала и замер. Здесь никогда никого не было. Он выбрал не тот поворот. Развернувшись, старик сделал несколько шагов, минуя коридор слева, и оказался в противоположном тоннеле. Медленно наклонившись, он снова увидел своё зловещее отражение в полу, но в этот раз оно волновало его меньше. Высохшие следы от мокрых ног нарушали вечное одиночество и чистоту этого места.
Хобинхор потушил свои воспалённые глаза, выждал несколько минут, собрался с силами и пошёл в нужном направлении.
Стая грумов мчалась по нескончаемому тоннелю, обдирая бока о камни и ломая когти. То и дело натыкаясь на своих мёртвых сородичей, растоптанных впереди бегущими, звери падали без возможности подняться живыми. Тысячи лап, пробегая по головам обречённых грумов, превращали их в кровавое месиво, разлетавшееся густыми брызгами по стенам. Остановить этот бег было уже нереально. Менявшие темп ослабленные звери тут же падали замертво, втоптанные в камень более сильными. Вскоре общий нескончаемый рёв и лай стал переходить в ужасающий шум с трудом выдыхаемого воздуха.
Что их гнало вперёд, чего они искали в конце этого пути, грумы не понимали. Они чувствовали то, что внушало им спокойствие. Сотни носов, тысячи чувствительных иголок усов слились в один орган, управляющий теперь всей стаей. Этот тоннель был для них чужим, незнакомым, о чём свидетельствовали разбитые о стены носы. Но воздух, в который они врывались на полном ходу, напоминал им о чём-то потерянном, желанном. Оно было всё ближе, заставляло задыхающихся грумов увеличивать скорость.
Хобинхор снова остановился и сосредоточился на золотистой пластине. Когда-то чёткий рисунок становился всё менее понятным, грани фигур исчезли, а оставшиеся наползали друг на друга. Сеть лабиринта слилась в единый комок из ломаных линий, пульсирующий и расплывающийся. Старик открыл глаза. Больше у него не было карты, как и других подсказок. Оставалось надеяться только на удачу и следы, оставленные здесь плантаторами.
Когда он понял, что ходит по тем коридорам, где уже был, прошло немало времени. Мысль о том, что, вернувшись к озеру он смог бы начать путь заново, даже рассмешила его. Он не может даже вернуться, а все следы на чёрных плитах он давно уже сам уничтожил. Страшная улыбка на обтянутом кожей черепе сменилась оскалом. Зачем он убил Пенничела так рано? Иногда люди, эти странно мыслящие создания, способны найти решение там, где его нет. Доказательством тому служит победа ничтожных оборванцев над тайной лабиринта.
Хобинхор вдруг подумал, что коридоры не имеют другого выхода, кроме того, откуда он зашёл сюда. Но долгие томительные минуты раздумий вернули ему реальность. Он не может найти путь назад, хотя тот существует, было бы странным это отрицать. Так почему же не существовать и концу этого лабиринта?
«Конец этих коридоров в их середине…» — мелькнуло в голове старика, что снова заставило сменить гримасу и встать с пола. Вот оно, решение. Блестящая пластина утратила свою ценность даже в мыслях, но Хобинхор хорошо помнил одно – середина этого лабиринта и есть цель. Оставалось только решить, как выбрать правильное направление, чтобы приблизиться к этому центру. Он медленно оттолкнулся от тупиковой стены. Погрузившись в раздумья, наблюдая за синеватым отблеском в полу, он шёл по тоннелю, пока не упёрся в противоположную тупиковую стену. Сто шагов, сто ничего не значащих шагов, бесполезных, вызывающих боль в старом теле. Он пошёл обратно, снова отсчитывая шаги, сам не желая этого. Когда он сравнялся с боковым проходом, то не задумываясь вошёл в него и повернул в сторону. Он снова упёрся в тупик, развернулся и пошёл по тоннелю в противоположную сторону.
Когда он нащупал стену в конце пути, что-то показалось ему слишком странным. Нарушалось какое-то правило, закономерность, уже ставшая частью его боли в ногах. Сто десять шагов, это больше, чем в соседнем тоннеле. Но может ли это послужить ключом к разгадке лабиринта? Старик попытался вспомнить схему, изображённую на пластине, но увидел лишь слабый золотистый свет. Тогда, представив все эти тоннели и переходы, захватившие его в плен, начерченными на камне, он вдруг понял. Каждый из коридоров очерчивает некий круг, является его частью. Этот круг разделён несколькими перегородками – тупиками. Расстояние между этими тупиками – шаги, отдававшиеся болью в старых костях. По мере приближения к центру этой паутины круги становятся короче, как и тоннели между тупиками.
Открытие, сделанное так неожиданно, заставило старика почти бегом вернуться в соседний тоннель и искать проход в следующий. Странный гул, на этот раз явно не от чёрного озера, вдруг послышался где-то в далёких закоулках тоннелей. Едва различимый, он доносился даже не до ушей, а передавался через стены и гладкие плиты под ногами. С тяжёлым шипением выдохнув воздух, старик склонился над полом и положил на него ладонь. Что-то происходило в этом странном месте, оно приближалось, нарастало, выло и гудело.
Хобинхор присмотрелся к синеватому отражению своей величественной одежды в полу и снова отпрянул назад. Нет, не своё чёрное страшное лицо он увидел у себя под ногами. Ироний, целая река, бесчисленное количество драгоценных шариков покоились под прозрачными плитами. Чаша с иронием, брошенная им в тронном зале – ничто, капля по сравнению с тем, что сейчас лежит под его ногами. Глаза старика разгорались, воображение заставило отвлечься от постороннего шума, но никакого проку от всего этого богатства он так и не увидел.
Когда Хобинхор отвёл взгляд от ирония, он стал понимать, что звук идёт не от пола. Тот проход, откуда он только что пришёл, словно поедает тишину, выдыхая страшные хрипы из своей чёрной пасти. Казалось, он даже может различить звуки отрываемой плоти и хруст костей, мерное и сладостное чавканье этой прожорливой темноты. Когда старик понял, что до сих пор стоит на месте и смотрит в чёрную прорезь в стене, то содрогнулся, приподнял длинные полы своего балахона и поспешил покинуть это место.
Проходы мелькали перед ним чёрными прорехами в гладких стенах, испещрённых письменами. Гул постепенно стих, но торжество уставшего тела сменилось болью. Бесчисленные ходы и коридоры утомили его настолько, что он забывал считать шаги. Он ложился на холодный пол, но тут же вскакивал и продолжал волочить ноги, ища выход. Стоило лишь приглядеться, он снова видел под ногами ироний, словно текущий под стеклянным панцирем. Хобинхор больше не слышал шума за спиной, но он ощущал что-то другое. Оно было намного страшнее и сильнее голодной темноты. Оно давило изнутри, рвало череп, выдавливало глаза. Реки ирония вытягивали из старика последние силы, пытаясь сблизиться с ним, притягивая к полу, заставляя лечь на толстое стекло и замереть навсегда.
Пятьдесят, сорок пять, сорок, тридцать пять… Шаги кололи острыми иглами в висках, пульсировали в разбухших старых венах взбудораженной кровью. Хобинхор посмотрел в темноту над собой, пытаясь разглядеть своего невидимого мучителя, но не увидел ничего, кроме тяжёлой бездны. Он собрал все силы и выдавил из горла стон отчаяния, растворившийся в вышине и не вернувшийся даже слабым эхом. Тридцать… Двадцать пять… Кровь текла из ушей тонкой чёрной струйкой и капала на золотую кайму балахона. Красные глаза выпирали из глазниц, угрожая лопнуть в любое мгновение. Хобинхор упал на пол в тот момент, когда увидел вдалеке синеватое свечение. Теперь он мог только ползти, вдыхая убийственный воздух, будто напичканный иголками. Широкая чёрная кровавая полоса ползла за ним, нарушая неприкасаемую тысячелетиями чистоту подземелья.
Судорожно хватаясь обломанными ногтями за проём в стене, старик подтянул тело и заглянул внутрь. Круглый зал, погружённый в синий мрак, торжественно и печально ждал. Какая неблагодарная встреча, тяжёлый исход, пересечение вечного и тленного, несколько секунд торжества и полное поражение. Старик успел увидеть светящийся пьедестал, но тут же из его глаз хлынула кровь, погасив всё вокруг. Она текла по щекам, попадала в рот, выдуваемая оттуда чёрными пузырями, заливала прозрачный пол, пряча под собой бездонное море ирония.
С трудом облокотившись, Хобинхор приподнялся на коленях и пополз вперёд, поскальзываясь в собственной крови и падая. Синий балахон стал чёрным и тяжёлым, он свалился с плеч и остался лежать в проходе. Старик нащупал ступеньку пьедестала и вполз на подъёмник.
— Повелеваю тебе… Я твой хозяин… Владыка Марса, последний, один…
Синий круг, будто раздумывая над услышанным хриплым воплем, замедлил пульсацию и издал протяжный скрежет. Голова Хобинхора вторила этим ужасным звукам треском ломаемых от перенапряжения костей. Подъёмник дёрнулся и медленно пополз вниз.
Грумы чувствовали приближение к цели. Их было намного меньше, чем в самом начале пути, но это всё равно не ускоряло их бег. Влажный ветер щекотал их острые усы, когти стёрлись о камни, пыль налипла на вымазанные в чужой крови ободранные бока. Длинный коридор заканчивался, переходя в тоннель с ровными гладкими стенами. Скользкий пол, сменивший неровные острые камни, заставил грумов падать и умирать под натиском неуправляемой оравы. Поток зверей разделился на две части, одна из которых стала забивать собой тупиковую часть тоннеля до отказа. Другая же, не находя себе места впереди, обнаружила боковой проход и ринулась в него, не успевая уворачиваться от противоположной стены и разбивая себе головы. Возможно, погибшим на этом последнем повороте повезло больше, чем остальным. Поток обессилевших тварей, преодолевая нагромождение из своих мёртвых собратьев, снова набирал скорость. Впереди была вода, невидимая, но такая ощутимая и желанная. Чёрное озеро вздрогнуло, нарушив спокойствие своего гладкого зеркала, синие полосы размыла рябь, а о каменные стены забили волны. Вода ждала своих незваных гостей, она готовила им свой сюрприз.
Грумы на полной скорости выскакивали на небольшую площадку и летели в воду, издавая крик радости и блаженства. Громкий шлепок грузного тела о чёрную воду, разлетающиеся брызги, ещё несколько тел.
Когда грумы стали понимать, что не слышат тех, кто прыгнул в воду раньше, кто-то попытался затормозить на площадке, но тут же летел в воду, подталкиваемый напиравшими сзади. Вода забирала всех, но не отдавала никого. Синие полосы разгорались неистовым светом, между соседними проскакивали огромные красные разряды, очерчивая собой тёмные силуэты мёртвых грумов.
Когда вода стала вровень с площадкой, она потекла в тоннель. Последние грумы, бегущие по коридору, вдруг заверещали и встали, как вкопанные. Через мгновение все они упали замертво в холодную воду, текущую по коридору.
Красное зарево осветило огромную пещеру, заполненную озером. Тысячелетний мрак на мгновение рассеялся, будто разбудив в своих недрах солнце. Чёрные блестящие спины грумов одна за другой, отражая яркие вспышки, всплывали над водой, пока вся её поверхность не покрылась трупами, медленно уплывающими вдаль. Снова наступила тьма.
Подъёмник издал гул угасающего механизма, вздрогнул и остановился. Синий круг погас, но тут же вспыхнул ещё ярче. Хобинхор вытянул руку, чтобы дотянуться до края шахты, но успел лишь схватиться за голову, как та с глухим хлопком разлетелась на куски. Яркий круг подъёмника, словно, не оценив такой бесцеремонности, вспыхнул ещё ярче и погас, погрузив этот хаос в вечную темноту.
Белый свет вокруг дверного проёма и мерное гудение было к месту в этой ледяной могиле, но что-то нарушило этот покой. Лампы вспыхнули и посыпались на трупы грумов белыми искрами. Дверь сорвалась со своих потайных зацепов и с ужасным грохотом полетела вниз, пробив под собой каменный пол и навечно застряв в нём. Тонкие трещины располосовали зеленоватый лёд и побежали прочь, расползаясь всё дальше и дальше по необъятной пустоши.
| К Главе 28 | К Главе 30 |